freedom never greater than its owner
Никакого рая, никакого ада. Только эти бесконечные миры, что ты создаешь, пока думаешь, что так и надо.
(с).Ричард Бах.
(с).Ричард Бах.
понедельник, 28 сентября 2009
freedom never greater than its owner
Она стояла на пыльной третьей полке старого серванта за стеклом. Фарфоровое ее тельце казалось настоящим, человеческим – настолько искусно какой-то талантливый мастер сумел вдохнуть жизнь в изгибы и розоватую краску. Волосы цвета осеннего заката, казалось, взметались от порыва свежего ветра, а бирюзовые глаза не мигая наблюдали за происходящими в комнате событиями. Она стояла здесь уже не первый год – без малого тридцать лет. Когда-то давно ее привезли сюда из далекой страны, наполненной запахами паприки, риса и морской соли. Она даже помнила, что там, откуда она прибыла, находился некий “бенгальскизалив”. Что это такое – она понятия не имела, но слово ей очень нравилось.
Тридцать лет она провела на пыльной полке в шкафу. Изредка кто-то стирал с ее чудной маленькой головки грязь, бережно прикасаясь к хрупкой фигурке. За стеклом был театр – большая сцена с массивными декорациями – огромный деревянный стол, заваленный бумагами и книгами, стулья с высокими резными спинками, раскладной диван с выцветшей накидкой зеленоватого цвета в мелкий цветочек, ковер на стене с изображением диких животных – страшный оскалившийся волк бросался из кустов на беззащитных ланей. И в этих-то декорациях беспрерывно ставились спектакли, пьесы – для одного фарфорового зрителя. Сцены бурных ссор, пылких объяснений, слезных примирений, радостных танцев до упаду, гомерического смеха, безудержного веселья, дрожащей тишины – все это сменяло друг друга бесконечной кавалькадой. Бирюзовые глаза с ревностью заядлого театрала не пропускали ни одной премьеры.
Однажды на сцене разыгралась новая история с поистине шекспировскими страстями. Смуглый мужчина с густыми бровями размахивал руками, что-то кричал, а напротив него кривила рот в брани и усмешках высокая безупречная брюнетка, горевшая испанским огнем. Потом они начали бегать по комнате, хватать предметы и швырять ими друг в друга. Тяжелый подсвечник полетел в сервант, стекло заискрилось безудержностью осколков, осыпалось на пол. Двое остановились.
- Что это там? – женщина опустила уже занесенную для броска руку с зажатой в ней увесистой книгой.
- Кажется, просто кукла.
- Точно. Смотри-ка, как ее… жаль, только голова без мелких кусочков развалилась, а остальное и склеить-то не выйдет…
- Надо будет подмести, пожалуй, чтобы никто не порезался. Кстати, я тут подумал, может, в театр сходим?
Двое вышли из комнаты под внимательным взглядом бирюзовых глаз. Потом глаза эти закрылись и больше уже не открывались.
В далекой стране на берегу Бенгальского залива пахло паприкой, рисом и солью.
Тридцать лет она провела на пыльной полке в шкафу. Изредка кто-то стирал с ее чудной маленькой головки грязь, бережно прикасаясь к хрупкой фигурке. За стеклом был театр – большая сцена с массивными декорациями – огромный деревянный стол, заваленный бумагами и книгами, стулья с высокими резными спинками, раскладной диван с выцветшей накидкой зеленоватого цвета в мелкий цветочек, ковер на стене с изображением диких животных – страшный оскалившийся волк бросался из кустов на беззащитных ланей. И в этих-то декорациях беспрерывно ставились спектакли, пьесы – для одного фарфорового зрителя. Сцены бурных ссор, пылких объяснений, слезных примирений, радостных танцев до упаду, гомерического смеха, безудержного веселья, дрожащей тишины – все это сменяло друг друга бесконечной кавалькадой. Бирюзовые глаза с ревностью заядлого театрала не пропускали ни одной премьеры.
Однажды на сцене разыгралась новая история с поистине шекспировскими страстями. Смуглый мужчина с густыми бровями размахивал руками, что-то кричал, а напротив него кривила рот в брани и усмешках высокая безупречная брюнетка, горевшая испанским огнем. Потом они начали бегать по комнате, хватать предметы и швырять ими друг в друга. Тяжелый подсвечник полетел в сервант, стекло заискрилось безудержностью осколков, осыпалось на пол. Двое остановились.
- Что это там? – женщина опустила уже занесенную для броска руку с зажатой в ней увесистой книгой.
- Кажется, просто кукла.
- Точно. Смотри-ка, как ее… жаль, только голова без мелких кусочков развалилась, а остальное и склеить-то не выйдет…
- Надо будет подмести, пожалуй, чтобы никто не порезался. Кстати, я тут подумал, может, в театр сходим?
Двое вышли из комнаты под внимательным взглядом бирюзовых глаз. Потом глаза эти закрылись и больше уже не открывались.
В далекой стране на берегу Бенгальского залива пахло паприкой, рисом и солью.
freedom never greater than its owner
Мечты, конечно, у всех разные. Кто-то мечтает о роскошном автомобиле, кто-то о загородном доме, кто-то – собрать коллекцию марок, посвященных полету Гагарина в Космос, есть даже такие, кто во всем этом современном дурдоме из прагматизма и выгоды мечтает о светлой и чистой любви – заметьте, не только на сеновале. Перед сном счастливый обладатель сокровенной душевной тайны расплывается в глупой улыбке, вырисовывая кистью воображения самые невероятные фантазии относительно предмета мечты, подкладывает ладонь под щеку и сладко засыпает. Поистине везунчики те, у кого есть мечты! И не важно содержимое – лишь факт наличия. Радуйтесь, радуйтесь же, если они у вас есть! Вы еще не совсем пропали для общества добровольных строителей воздушных замков.
У Помидорки Сергеевны тоже была мечта. Сидя в белоснежной прохладе контейнера холодильника вместе со своими товарками, Помидорка мечтала о Чае, в которого давно была влюблена. Все ее помыслы были устремлены на создание образов свиданий на подоконнике (Помидорка слышала, что там очень романтично – из форточки дует ветерок, по ночам на небо выкатывается бледный лимонный диск луны, а на запотевшем стекле можно писать всякие нежные глупости), а также на то, как однажды этот экзотический господин прискачет за ней в холодильник в белой чашке, подхватит на руки и увезет в Индию. Ну или в Китай, тоже неплохо.
Предмет воздыханий Помидорки жил на самой высокой полке навесного шкафчика изумительно-кремового оттенка в большой красной банке с нарисованной на жестяном боку гордой женщиной в объятьях тигра. В общем, неплохие такие хоромы для заморского господина. Чай-то сам, естественно, ни о каких помидорах не думал, да и вообще был далек от романтических размышлений. По отношению к жизни он был настроен крайне философски, целыми днями наращивал энергию Ци и отдавал ее с каждой щепоткой в заварочный чайник. Жестяную банку считал своим шаолиньским монастырем и все молился кусту-прародителю. Соседями у Чая были различные Специи – острые на язык штучки, от которых в один прекрасный день философ и узнал о существовании своей тайной воздыхательницы.
“Бедное дитя,” – думал Чай, в сотый раз перемешивая чаинки по часовой стрелке для наилучшей концентрации полезных свойств. – “Она наверняка тоже мечтает приобщиться к тайным знаниям и научиться управлять энергией Ци. Если бы я помог ей, у меня появился бы первый ученик из других продуктов, а там, глядишь, учение выйдет на мировой уровень! Скольким я смогу открыть тайны нашего продуктового бытия…” И Чай предался мечтаниям. Так что теперь и у него появились вещи, о которых можно было пошептаться с самим собой перед сном.
А Помидорка в своей барокамере совсем что-то зачахла и испортилась. Срок годности вышел – что ж поделать. А к тому времени и Чай в банке закончился. И вот все несвежие продукты запихали в один большой такой шуршащий целлофановый пакет и вытащили на улицу. Вот бездомным собакам-то радости было! Все их мечты о плотном ужине, наконец сбылись.
Хоть за кого-то в этой истории порадоваться можно.
У Помидорки Сергеевны тоже была мечта. Сидя в белоснежной прохладе контейнера холодильника вместе со своими товарками, Помидорка мечтала о Чае, в которого давно была влюблена. Все ее помыслы были устремлены на создание образов свиданий на подоконнике (Помидорка слышала, что там очень романтично – из форточки дует ветерок, по ночам на небо выкатывается бледный лимонный диск луны, а на запотевшем стекле можно писать всякие нежные глупости), а также на то, как однажды этот экзотический господин прискачет за ней в холодильник в белой чашке, подхватит на руки и увезет в Индию. Ну или в Китай, тоже неплохо.
Предмет воздыханий Помидорки жил на самой высокой полке навесного шкафчика изумительно-кремового оттенка в большой красной банке с нарисованной на жестяном боку гордой женщиной в объятьях тигра. В общем, неплохие такие хоромы для заморского господина. Чай-то сам, естественно, ни о каких помидорах не думал, да и вообще был далек от романтических размышлений. По отношению к жизни он был настроен крайне философски, целыми днями наращивал энергию Ци и отдавал ее с каждой щепоткой в заварочный чайник. Жестяную банку считал своим шаолиньским монастырем и все молился кусту-прародителю. Соседями у Чая были различные Специи – острые на язык штучки, от которых в один прекрасный день философ и узнал о существовании своей тайной воздыхательницы.
“Бедное дитя,” – думал Чай, в сотый раз перемешивая чаинки по часовой стрелке для наилучшей концентрации полезных свойств. – “Она наверняка тоже мечтает приобщиться к тайным знаниям и научиться управлять энергией Ци. Если бы я помог ей, у меня появился бы первый ученик из других продуктов, а там, глядишь, учение выйдет на мировой уровень! Скольким я смогу открыть тайны нашего продуктового бытия…” И Чай предался мечтаниям. Так что теперь и у него появились вещи, о которых можно было пошептаться с самим собой перед сном.
А Помидорка в своей барокамере совсем что-то зачахла и испортилась. Срок годности вышел – что ж поделать. А к тому времени и Чай в банке закончился. И вот все несвежие продукты запихали в один большой такой шуршащий целлофановый пакет и вытащили на улицу. Вот бездомным собакам-то радости было! Все их мечты о плотном ужине, наконец сбылись.
Хоть за кого-то в этой истории порадоваться можно.
freedom never greater than its owner
Гора немытой посуды хитро косилась закругленными краями тарелок из раковины. Пара чашек, венчающих конструкцию, угрожающе накренились, но некими небесными силами, связанными наверняка с физическими законами земли, благополучно держались. Лера физику знала плохо, про мытье посуды забыла еще вчера, и вообще, единственным интересующим ее предметом в этой малогабаритной кухне был телефон. Черная матовая его поверхность казалась Лере панцирем некоего сонного жучка, впавшего в зимнюю спячку. Изредка девушка осторожно дотрагивалась до него пальцами, словно проверяя – а живо ли еще насекомое, не отключилось ли навсегда? Вдруг перегорели все его внутренности, все эти хитроумные проводки и микросхемы, и теперь жук никогда не очнется, и так и будет молчать – и Лера ни за что не услышит его дребезжащего треньканья?..
Лерочка Савушкина – студентка первого курса заочного отделения юрфака. Целыми днями умная хорошая девочка то сидит в офисе, отвечая на звонки, то мчится через всю Москву на пары с толстой сумкой на боку – ни дать ни взять, почтальон из детского стишка! – то старательно пишет дома конспекты, прочитывает горы учебной литературы, отчеркивая коротеньким карандашиком нужные места и заклеивая уголки страниц разноцветными стикерами. Каждую субботу она звонит старушке-матери в родной город Пензу, рассказывает о прошедшей неделе. Ходит в читальный зал, посещает театры, читает классику, любит кошек, детей и гуляет по бульвару.
В общем, золото, а не ребенок.
И вдруг! Случилось это. Надо же так было. И полетела к чертям учеба, работа, книги, кошки, бульвары, отчеты для мамы превратились в двухсекундное привет-пока, а теперь еще и это. Он-то сказал, что позвонит. Подмигнул ей своими серыми глазами, улыбнулся через голливудские сияния зубов и уехал в другую сторону.
А Лера сидит и весь вечер ждет звонка. Вечер, второй вечер. А он не звонит, не пишет, пустых конвертов не шлет. Посуда размножается – не иначе как почкованием – конспекты сиротливо валяются в ящике, а еще Лерочка закурила. Как раз минут пять назад. Содрала обертку с пачки, выкинула, не глядя, куда-то на пол, достала пряно пахнущую сигаретку, понюхала и, почиркав зажигалкой, закурила. Тут же закашлялась, зажмурилась, высунула язык от горечи…
И тут... Вакуум матовой поверхности вздрогнул, заискрились микросхемки, жук почесался легким предвкушающим дребезжанием и зажужжал, словно обрадовавшись майскому лугу. Телефон зазвонил.
Лерочка схватила трубку, поднесла к уху, услышала его голос и выпалила:
- Дмитрий, Галина Сергеевна будет принимать пересдачи с десяти утра и до обеда. А потом можете считать, что вы на службе российской армии, если не явитесь вовремя. И да, Тане Лариной отдайте уже пятьсот рублей. Ей до стипендии еще жить и жить. До свидания.
Трубка вновь уснувшим жуком упорхнула вниз и замерла. Лерочка с облегчением выбросила в мусорку сигарету и, включив воду, стала тщательно намывать посуду.
А что вы хотели? Не хухры-мухры это – старостой быть.
Лерочка Савушкина – студентка первого курса заочного отделения юрфака. Целыми днями умная хорошая девочка то сидит в офисе, отвечая на звонки, то мчится через всю Москву на пары с толстой сумкой на боку – ни дать ни взять, почтальон из детского стишка! – то старательно пишет дома конспекты, прочитывает горы учебной литературы, отчеркивая коротеньким карандашиком нужные места и заклеивая уголки страниц разноцветными стикерами. Каждую субботу она звонит старушке-матери в родной город Пензу, рассказывает о прошедшей неделе. Ходит в читальный зал, посещает театры, читает классику, любит кошек, детей и гуляет по бульвару.
В общем, золото, а не ребенок.
И вдруг! Случилось это. Надо же так было. И полетела к чертям учеба, работа, книги, кошки, бульвары, отчеты для мамы превратились в двухсекундное привет-пока, а теперь еще и это. Он-то сказал, что позвонит. Подмигнул ей своими серыми глазами, улыбнулся через голливудские сияния зубов и уехал в другую сторону.
А Лера сидит и весь вечер ждет звонка. Вечер, второй вечер. А он не звонит, не пишет, пустых конвертов не шлет. Посуда размножается – не иначе как почкованием – конспекты сиротливо валяются в ящике, а еще Лерочка закурила. Как раз минут пять назад. Содрала обертку с пачки, выкинула, не глядя, куда-то на пол, достала пряно пахнущую сигаретку, понюхала и, почиркав зажигалкой, закурила. Тут же закашлялась, зажмурилась, высунула язык от горечи…
И тут... Вакуум матовой поверхности вздрогнул, заискрились микросхемки, жук почесался легким предвкушающим дребезжанием и зажужжал, словно обрадовавшись майскому лугу. Телефон зазвонил.
Лерочка схватила трубку, поднесла к уху, услышала его голос и выпалила:
- Дмитрий, Галина Сергеевна будет принимать пересдачи с десяти утра и до обеда. А потом можете считать, что вы на службе российской армии, если не явитесь вовремя. И да, Тане Лариной отдайте уже пятьсот рублей. Ей до стипендии еще жить и жить. До свидания.
Трубка вновь уснувшим жуком упорхнула вниз и замерла. Лерочка с облегчением выбросила в мусорку сигарету и, включив воду, стала тщательно намывать посуду.
А что вы хотели? Не хухры-мухры это – старостой быть.
freedom never greater than its owner
мы все завариваем каши
из чистого, прекрасного вранья,
из глупости какой-то нашей,
из странной непонятности себя.
потом, конечно, все рыдают,
ночами в телефон молчат,
кого-то в чем-то обвиняют,
ревут как тысяча слонят,
то извиняются, то злятся,
то стекла вдребезги крошат,
пытаются чудес дождаться
в подушку жалобно скулят.
я лучше чай налью обеим,
включу любимое кино.
давай-ка мы с тобой поверим,
что каше стало все равно.
из чистого, прекрасного вранья,
из глупости какой-то нашей,
из странной непонятности себя.
потом, конечно, все рыдают,
ночами в телефон молчат,
кого-то в чем-то обвиняют,
ревут как тысяча слонят,
то извиняются, то злятся,
то стекла вдребезги крошат,
пытаются чудес дождаться
в подушку жалобно скулят.
я лучше чай налью обеим,
включу любимое кино.
давай-ка мы с тобой поверим,
что каше стало все равно.
воскресенье, 27 сентября 2009
freedom never greater than its owner
акварельные звезды на потолке - твой волшебный подарок - спасают меня от головной боли)
они удивительные, словно из других миров. мерцают чуть неровно от подрагивания свечи внутри...
они удивительные, словно из других миров. мерцают чуть неровно от подрагивания свечи внутри...
freedom never greater than its owner
Когда-нибудь я отыщу ответ.
Когда-нибудь мне станет цель ясна.
Какая-нибудь сотая весна
Откроет мне потусторонний свет,
И я постигну смысл бытия,
Сумев земную бренность превозмочь.
Пока же плечи мне укутывает ночь,
Томительные шепоты струя,
И обвевая пряным ветром сны,
И отвлекая от серьезных книг...
И цели совершенно не ясны.
И свет потусторонний не возник.
А хочется, напротив, хмеля слов
И поцелуев, жгущих все мосты,
Бессовестного счастья, новых строф -
Нежданной, изумрудной красоты;
Бессонницы, переплетений - да! -
Сердцебиений, слившихся в одно...
А что до бренности, так это всё тогда
Мне будет совершенно все равно.
Обрушится с уставших плеч скала:
Меня отпустит прошлых жизней плен.
Мне перестанут сниться зеркала,
И призраки, и лабиринты стен...
И, может, не придется ждать сто лет.
Я знаю - зряч лишь тот, кто пил сей хмель...
Вот в нем-то и отыщется ответ,
И в нем таится истинная цель.
(с).Вера Полозкова
Когда-нибудь мне станет цель ясна.
Какая-нибудь сотая весна
Откроет мне потусторонний свет,
И я постигну смысл бытия,
Сумев земную бренность превозмочь.
Пока же плечи мне укутывает ночь,
Томительные шепоты струя,
И обвевая пряным ветром сны,
И отвлекая от серьезных книг...
И цели совершенно не ясны.
И свет потусторонний не возник.
А хочется, напротив, хмеля слов
И поцелуев, жгущих все мосты,
Бессовестного счастья, новых строф -
Нежданной, изумрудной красоты;
Бессонницы, переплетений - да! -
Сердцебиений, слившихся в одно...
А что до бренности, так это всё тогда
Мне будет совершенно все равно.
Обрушится с уставших плеч скала:
Меня отпустит прошлых жизней плен.
Мне перестанут сниться зеркала,
И призраки, и лабиринты стен...
И, может, не придется ждать сто лет.
Я знаю - зряч лишь тот, кто пил сей хмель...
Вот в нем-то и отыщется ответ,
И в нем таится истинная цель.
(с).Вера Полозкова
суббота, 26 сентября 2009
freedom never greater than its owner
вечер - это ламинатный пол в кухне, чуть прохладный, книга в руках, выход из своих реальностей - осточертели, осточертели! - а потом под искусственное тепло настольной лампы, все с той же книгой, завороженно продолжая перелистывать страницы, все ближе и ближе к эпилогу под сладкий яблочный хруст на зубах. телефон белой коробочкой под боком как спящая живая птица, ты тормошишь ее неловким касанием указательного пальца, но птица молчит - она все же все еще спит.
читать, пока не кончатся страницы, а потом самой начать соединять буквы в слова, удивляясь - да откуда же они вдруг, новые такие, все идут и идут?..
буквенный шизофреник - точно. очки поправить и дальше. пальцами тыцтыц. а может почитать новую книгу...
птица, оживи уже, птица...
читать, пока не кончатся страницы, а потом самой начать соединять буквы в слова, удивляясь - да откуда же они вдруг, новые такие, все идут и идут?..
буквенный шизофреник - точно. очки поправить и дальше. пальцами тыцтыц. а может почитать новую книгу...
птица, оживи уже, птица...
freedom never greater than its owner
а парусный сон был яркой вспышкой. мне даже не хотелось, чтобы он заканчивался. эта невыносимая цветовая сумятица тепла на ночной глади моря, раздуваемые ветром паруса - мягкие желтые, сияющие синие, алые с чернильными отсветами...
утро перерастает в день, выстрелами гранитных пулек по лицу, холодных и мокрых - их все больше, и вот уже не понять, чьи же это слезы. Стекают по автобусному стеклу под колеса, взлетая брызгами в разные стороны, обливая незадачливых прохожих.
громче нирвана в плеере, внутри какие-то струнки невыносимо сжаты и до предела. и вдруг спокойствие аккордов. kiss the rain.
твое лицо, улыбка - тоньше и ближе, чем любые домыслы. дождь, дождь, дождь... под зонтом твои ручки обхватывают мой локоть, сжимаются пальцы, прижаться ближе - увернуться от падающего неба. какая же ты тоненькая...
промокли ноги, неважно.
"говори со мной, это важно так" - сказано когда-то в стихах. это важно так.
без веры не существовал бы ни один мир.
без твоих тонких ручек, обхватывающих мой локоть. синева твоего взгляда насквозь.
на подходе к дому раскатится теплом широкое солнце по проспекту, запутается в пожухлой листве, все еще цепляющейся за зеленоватый летний цвет. с размаху коснется сердца.
и я улыбнусь тебе прикосновением молочной розы.
утро перерастает в день, выстрелами гранитных пулек по лицу, холодных и мокрых - их все больше, и вот уже не понять, чьи же это слезы. Стекают по автобусному стеклу под колеса, взлетая брызгами в разные стороны, обливая незадачливых прохожих.
громче нирвана в плеере, внутри какие-то струнки невыносимо сжаты и до предела. и вдруг спокойствие аккордов. kiss the rain.
твое лицо, улыбка - тоньше и ближе, чем любые домыслы. дождь, дождь, дождь... под зонтом твои ручки обхватывают мой локоть, сжимаются пальцы, прижаться ближе - увернуться от падающего неба. какая же ты тоненькая...
промокли ноги, неважно.
"говори со мной, это важно так" - сказано когда-то в стихах. это важно так.
без веры не существовал бы ни один мир.
без твоих тонких ручек, обхватывающих мой локоть. синева твоего взгляда насквозь.
на подходе к дому раскатится теплом широкое солнце по проспекту, запутается в пожухлой листве, все еще цепляющейся за зеленоватый летний цвет. с размаху коснется сердца.
и я улыбнусь тебе прикосновением молочной розы.
пятница, 25 сентября 2009
freedom never greater than its owner
Город становится миром, когда ты любишь одного из живущих в нём.
Л.Даррелл
Л.Даррелл
freedom never greater than its owner
freedom never greater than its owner
15.09.2009 в 23:19
Пишет reine de chaos:К вечеру ощутила, что какая-то у меня тяжелая дамская сумочка получается, решила, что там, наверное, какая-то книжка лишняя завалялась. И что в итоге выяснилось?! 
Тра-ля-ля, тра-ля-ля,
Я ношу с собой Золя,
Стейнбека, собаку, Джойса-забияку,
Гарди, Во, Кристин Барош...
Хрен от пола оторвешь!
URL записиТра-ля-ля, тра-ля-ля,
Я ношу с собой Золя,
Стейнбека, собаку, Джойса-забияку,
Гарди, Во, Кристин Барош...
Хрен от пола оторвешь!
четверг, 24 сентября 2009
freedom never greater than its owner
в ветках спрятано звездное небо,
мягкий сумрак да иней фонарных столбов,
их округлые смуглые тени,
шепот листьев и шелест шагов.
неиспитые нежности чаши,
полуночный гул автострад.
желтоватый светильник погашен -
сон не любит подобных преград.
шорох осени о подоконник,
сквозняки сквозь балконную дверь,
ветер - северный мой беспризорник,
плачет каплями прошлых потерь.
рокенролы в ветвях все играют -
тише, милый мой северный друг.
успокойся - ведь звезды мерцают,
словно моря глубинности круг.
смежив веки, послушаем песни,
что серебряный век подарил.
прикасаясь, излечим болезни
и бессонницы мертвенной пыл.
пропадут в лабиринтах сомненья,
переплавится в ласку печаль.
спи, мой друг, впереди сновиденья,
белой девушки в золоте даль...
мягкий сумрак да иней фонарных столбов,
их округлые смуглые тени,
шепот листьев и шелест шагов.
неиспитые нежности чаши,
полуночный гул автострад.
желтоватый светильник погашен -
сон не любит подобных преград.
шорох осени о подоконник,
сквозняки сквозь балконную дверь,
ветер - северный мой беспризорник,
плачет каплями прошлых потерь.
рокенролы в ветвях все играют -
тише, милый мой северный друг.
успокойся - ведь звезды мерцают,
словно моря глубинности круг.
смежив веки, послушаем песни,
что серебряный век подарил.
прикасаясь, излечим болезни
и бессонницы мертвенной пыл.
пропадут в лабиринтах сомненья,
переплавится в ласку печаль.
спи, мой друг, впереди сновиденья,
белой девушки в золоте даль...
freedom never greater than its owner
среда, 23 сентября 2009
freedom never greater than its owner
сны о париже -
яркие в пятнышках листья,
чуть утомленные кисти,
перепачканные твои руки,
пылающие багрянцем -
мы с тобой новобранцы.
нас призвали на службу,
credo "любить. быть нужным"
сны о париже -
фильм "амели" на экране,
Одри Тоту с ямочками на грани,
а ты ешь виноград спелый,
пальцы заняты делом -
ищут, где б притулиться.
сны о париже. не спится.
яркие в пятнышках листья,
чуть утомленные кисти,
перепачканные твои руки,
пылающие багрянцем -
мы с тобой новобранцы.
нас призвали на службу,
credo "любить. быть нужным"
сны о париже -
фильм "амели" на экране,
Одри Тоту с ямочками на грани,
а ты ешь виноград спелый,
пальцы заняты делом -
ищут, где б притулиться.
сны о париже. не спится.
вторник, 22 сентября 2009
freedom never greater than its owner
у Фроловой голос такой проникновенный...
Нежнее нежного
Лицо твое,
Белее белого
Твоя рука,
От мира целого
Ты далека,
И все твое —
От неизбежного.
От неизбежного
Твоя печаль,
И пальцы рук
Неостывающих,
И тихий звук
Неунывающих
Речей,
И даль
Твоих очей.
О.Мандельштам. 1909
Лицо твое,
Белее белого
Твоя рука,
От мира целого
Ты далека,
И все твое —
От неизбежного.
От неизбежного
Твоя печаль,
И пальцы рук
Неостывающих,
И тихий звук
Неунывающих
Речей,
И даль
Твоих очей.
О.Мандельштам. 1909
freedom never greater than its owner
а какой-нибудь сценарист полупьяный
прорвет насквозь все твое судорожное, ждущее,
зазвенит, разбиваясь пустым стаканом,
и оставит в драных тетрадях на память будущее.
начнешь собирать из порванных ниток
фенечки, они для тебя слишком много значат.
научиться бы слушать дыханье улиток,
и как будет время, к счастью зайти на раздачу.
у нее же голос такой – замираешь, дурная.
нежностями скулишь в экранчик, тычешься в шею.
даже не куришь – смятая пачка полупустая.
где-то в груди болью швы прокладывают свои аллеи.
ждешь от нее вестей. безумная. никакая.
прорвет насквозь все твое судорожное, ждущее,
зазвенит, разбиваясь пустым стаканом,
и оставит в драных тетрадях на память будущее.
начнешь собирать из порванных ниток
фенечки, они для тебя слишком много значат.
научиться бы слушать дыханье улиток,
и как будет время, к счастью зайти на раздачу.
у нее же голос такой – замираешь, дурная.
нежностями скулишь в экранчик, тычешься в шею.
даже не куришь – смятая пачка полупустая.
где-то в груди болью швы прокладывают свои аллеи.
ждешь от нее вестей. безумная. никакая.
воскресенье, 20 сентября 2009
freedom never greater than its owner
~
Ты, конечно, не море, но соли в тебе предостаточно,
и я точно не выльюсь за край своего океана.
Эти листья, летящие в воду…все как-то загадочно…
Осень, милая, к порту идут капитаны.
Попивая кофе в стаканчике, чувствуя вечер
/маяки за собой оставляют на пирсе сеченья/,
ты курила, не слушая дождь, я смотрела на плечи…
Это ветер, родная, у ветра свои увлеченья.
~
Осень. Нежная, кольцами дыма пронзаю
этот воздух прохладный, рисую пути в небо млечные.
Оглянись, осмотрись, я повсюду тебя окружаю
берегами надежными, теплыми, верными, встречными…
Мои греешь ладони /твой кофе пропитан корицей/,
улыбаешься. Знай же, от этого айсберги тают…
Капитану в порту отражение паруса снится.
Это чувства, родная, смотри как они накрывают.
~
Дождь сбивает все запахи с кожи, вода выдыхает
брызги. Дым сигаретный, и мне не возможно согреться.
Это терпкая клевая осень, она проникает
через ленты запястий и входит куда-то под сердце.
Ты, конечно, не море, но соли в тебе... Север ищешь.
Север прячет тебя, расстояние меряет в странах.
Эти письма, летящие с ветром…ты пишешь их, пишешь.
Осень тихо уходит под воду в моих океанах…
©. Девочка-Хаки/Марадан Осень
Ты, конечно, не море, но соли в тебе предостаточно,
и я точно не выльюсь за край своего океана.
Эти листья, летящие в воду…все как-то загадочно…
Осень, милая, к порту идут капитаны.
Попивая кофе в стаканчике, чувствуя вечер
/маяки за собой оставляют на пирсе сеченья/,
ты курила, не слушая дождь, я смотрела на плечи…
Это ветер, родная, у ветра свои увлеченья.
~
Осень. Нежная, кольцами дыма пронзаю
этот воздух прохладный, рисую пути в небо млечные.
Оглянись, осмотрись, я повсюду тебя окружаю
берегами надежными, теплыми, верными, встречными…
Мои греешь ладони /твой кофе пропитан корицей/,
улыбаешься. Знай же, от этого айсберги тают…
Капитану в порту отражение паруса снится.
Это чувства, родная, смотри как они накрывают.
~
Дождь сбивает все запахи с кожи, вода выдыхает
брызги. Дым сигаретный, и мне не возможно согреться.
Это терпкая клевая осень, она проникает
через ленты запястий и входит куда-то под сердце.
Ты, конечно, не море, но соли в тебе... Север ищешь.
Север прячет тебя, расстояние меряет в странах.
Эти письма, летящие с ветром…ты пишешь их, пишешь.
Осень тихо уходит под воду в моих океанах…
©. Девочка-Хаки/Марадан Осень
freedom never greater than its owner
День начался вчера (уже даже позавчера) и длился два дня. Сегодня, наконец, подходит к концу. Осталось допить чай, закинуть сонное замерзшее [я] в ванную греться и лечь спать. и наступит завтра.
от истерики и слез до заливистого звонкого смеха. от дрожащего зеленого чая на кухне далеко за полночь до цветочного пунша под гитарные переливы. от холодного воздуха ночной Москвы, мелькающих огней за окном такси до моря_внутри.
в обрамлении фоном читает свои стихи Полозкова в плеере, и я ей верю, каждому слову, она искренняя.
- я не умею петь.
- зато ты улыбаешься...
от истерики и слез до заливистого звонкого смеха. от дрожащего зеленого чая на кухне далеко за полночь до цветочного пунша под гитарные переливы. от холодного воздуха ночной Москвы, мелькающих огней за окном такси до моря_внутри.
в обрамлении фоном читает свои стихи Полозкова в плеере, и я ей верю, каждому слову, она искренняя.
- я не умею петь.
- зато ты улыбаешься...
суббота, 19 сентября 2009
freedom never greater than its owner
я спою тебе небо,
в котором ты сможешь летать,
я спою тебе небо,
в котором ты сможешь шептать,
к солнцу летящих чаек
считать.
ты можешь любить не меня,
невзлюбить моё море, бомбить города.
но я спою это небо тебе
для тебя
© juliemiln
в котором ты сможешь летать,
я спою тебе небо,
в котором ты сможешь шептать,
к солнцу летящих чаек
считать.
ты можешь любить не меня,
невзлюбить моё море, бомбить города.
но я спою это небо тебе
для тебя
© juliemiln